ВСЕВОЛОД САХАРОВ
НАРОД: ОТ ПОЭЗИИ К ПРАВДЕ
Еще о «Записках охотника» И.С. Тургенева
Весну 1846 года молодой Иван Тургенев провел в орловском имении Спасское-Лутовиново и посетил как-то своих соседок, сестер Александру и Наталью Беер. Девушки запомнили его восторженное отношение к «громадному таланту» поэта Н.А. Некрасова: «Когда он читал стихотворение Некрасова «Родина», от которого душа рвется и болит, дух замирает – и у него только голос прерывался». Близ родного дворянского гнезда Тургенев взволнованно декламировал всем ныне известные строки своего друга и издателя журнала «Современник»:
И вот они опять, знакомые места,
Где жизнь отцов моих, бесплодна и пуста,
Текла среди пиров, бессмысленного чванства,
Разврата грязного и мелкого тиранства;
Где рой подавленных и трепетных рабов
Завидовал житью последних барских псов,
Где было суждено мне божий свет увидеть,
Где научился я терпеть и ненавидеть…
Молодой помещик с детства знал все эти жестокие капризы, самодурство и простодушное тиранство «барства дикого» (Пушкин), видел, как его властная и своевольная мать угнетает и унижает крепостных крестьян, дворовых и собственных детей. Чувства и мысли гневного некрасовского стихотворения Тургеневу были понятны и потому так волновали его. Но богатый дворянин, учившийся в Петербургском и Берлинском университетах, долго живший в Италии и путешествовавший по Западной Европе, обладал мягкой, лирической, несколько флегматичной натурой, чуждался туманящих разум ненависти, злобы и мести, обличений общественных пороков и разрыва со своей средой и ее высокой культурой.
Он заговорил о барстве, угнетении и унижении, крепостном праве, роковом расколе русского общества на господ и рабов совсем другим языком. Не озлобленный мститель и обиженный ненавистник своего класса и дворянских гнезд, а впечатлительный поэт природы и народной жизни, неравнодушный знаток и заступник угнетенного и униженного человека (причем это касалось не только крепостных, но и разночинцев и дворян), деревенский житель с детских лет, увлеченный охотник и путешественник по родной земле, хранитель семейных преданий и народных легенд и поверий, российский просвещенный дворянин и заботливый помещик – таков автор книги совершенно оригинальной и для русской литературы той поры неожиданной именно по причине своего мягкого, меланхоличного гуманизма и тончайшей поэтичности – «Записок охотника».
С 1847 года в журнале Некрасова «Современник» начинают появляться тургеневские рассказы, эту книгу составляющие. Сам автор называл ее – «мои очерки о русском народе, самом странном и самом удивительном народе, какой только есть на свете». Сказано это любящим, достойным сыном своего народа. Иван Сергеевич Тургенев (1818-1883) прожил долгую и сложную жизнь в литературе, стал автором знаменитых романов, европейски известным писателем, из орловской деревни переселился в Париж, где и скончался. Но «Записки охотника» сразу определили его судьбу, эту удивительную, нестареющую книгу он обдумывал десять лет, писал всю жизнь, в ней содержатся темы его зрелых сочинений. Недаром чуткий критик и прозаик Александр Дружинин в 1857 году писал о Тургеневе: «…Наш автор только в «Записках охотника» достигнул высшей степени своего развития и остановился на ней и остается на ней долгое уже время». И появившиеся впоследствии тургеневские социальные романы* не смогли заслонить высокую поэзию и щемящую художественную правду «Записок охотника». У книги была великая, отчетливо видимая автором цель. Она своей цели достигла, перешла в реальную жизнь, стала ее частью, стала на эту жизнь влиять, меняя ее, меняя нас.
* См: Сахаров В.И. Русская проза XVIII-XIX веков. Проблемы истории и поэтики. Очерки. М., 2002.
Очевидно огромное социальное, общественное значение «Записок охотника», важная роль этой правдивой и смелой книги в окончательном разоблачении и ниспровержении крепостного права и освобождении крестьян в самодержавной России. Она всем, и в том числе императору, открыла вдруг глаза на невозможность и безнравственность дальнейшего сохранения крепостнического деспотизма в России. Автор показал, кого и как у нас каждый день угнетают, и все увидели живых, реальных людей, своих братьев в человечестве, возникло, как и в гоголевской «Шинели», острое, мучительное чувство жалости и вины. Тургенев своим участием в благородном деле освобождения справедливо гордился, навсегда запомнил неожиданную встречу на маленькой железнодорожной станции: «Вдруг подходят ко мне двое молодых людей; по костюму и по манерам вроде мещан ли, мастеровых ли. «Позвольте узнать, – спрашивает один из них, – вы будете Иван Сергеевич Тургенев?» – «Я». – «Тот самый, что написал «Записки охотника»?» – «Тот самый…» – Они оба сняли шапки и поклонились мне в пояс. «Кланяемся вам… в знак уважения и благодарности от лица русского народа».
Стоит задуматься, за что же мы вот уже 150 лет благодарим автора «Записок охотника». Великий русский поэт Федор Тютчев в ноябре 1849 года выслушал на вечере у князя В.Ф. Одоевского чтение актером М.С. Щепкиным тургеневского «Нахлебника» и заметил: «Это произведение отличается захватывающей и совершенно трагической правдой». То же можно сказать о рассказах «Записок охотника». Однако сам автор помнил, что он – прежде всего поэт-художник, пусть и с безошибочным социальным чутьем, и говорил: «Правда – воздух, без которого дышать нельзя; но художество – растение, иногда даже довольно причудливое – которое зреет и развивается в этом воздухе».
Его «художество», его творчество глубоко правдиво и вместе с тем является подлинной поэзией, живущей по собственным законам и не подчиняющейся требованиям минуты, нуждам той или иной политической партии или класса. Русский читатель понял и с благодарностью принял эту художественную правду, хотя и увидел всю требовательность любви автора к своим героям. Не то было с так называемой «общественностью» (это о ней Тургенев сказал позднее: «Общество наше, легкое, немногочисленное, оторванное от почвы, закружилось, как перо, как пена»), с русской интеллигенцией, которая усматривала в «Записках охотника» то чисто социальный протест, то чистую поэзию, то славянофильскую проповедь консервативных воззрений.
Все это можно при желании найти в очерках Тургенева, но книга его – произведение целостное и написана совсем о другом. Сам автор это знал и ответил своим критикам в письме 1857 года к Льву Толстому: «Системами дорожат только те, которым вся правда в руки не дается, которые хотят ее за хвост поймать; система – точно хвост правды – но правда как ящерица; оставит хвост в руке – а сама убежит: она знает, что у ней в скором времени другой вырастет». Вся реальная правда «Записок охотника» для многих осталась закрытой и неподъемной. Между тем поэзия тургеневской лирической прозы не должна заслонять главной темы и художественной глубины этой уникальной книги о народной жизни.
Да, автор «Записок охотника» поэт в прозе, тонкий мечтательный лирик романтической школы Жуковского, певец русской природы. Но при появлении в журнале «Современник» некоторых ее очерков критике и читателям сразу вспомнилось совсем другое имя – Гоголь, автор «Мертвых душ», поэмы в прозе. Конечно, это очень разные люди и художники. И все же… Гоголь ведь тоже был замечательным лириком в своей прозе, и особенно в знаменитых авторских отступлениях «Мертвых душ». Тургенев писал свои «охотничьи» очерки о русском народе в основном во Франции, книга Гоголя о путешествии Чичикова по России создана в Италии. Неласковая несчастная родина лучше видится нашим писателям на расстоянии, из «прекрасного далека»…
И композиция обоих произведений одинакова: очерки и типы русских людей скреплены воедино образом путешествующего по родной земле рассказчика, только у Тургенева это не одержимый бесцельной деятельностью пройдоха Чичиков (в этом похожий на гончаровского Штольца из «Обломова»), а орловский помещик на охоте, пространство народного бытия сужено до границ этой черноземной губернии и в основном включает знакомые места писателя, а авторское «я» выражено с замечательной лирической смелостью, что и делает тургеневскую прозу столь поэтичной. Но это очевидное сходство говорит и о понятном родстве главной идеи Гоголя и Тургенева, о том, что их цель, «сверхзадача» – дать новый образ России и ее народа, расколотого, угнетенного сверху донизу, не поступившись при этом реализмом и художественностью и соединив лирику с острой социальной сатирой.
Важно здесь и другое. Вспомнив о вечном путешественнике Гоголе, мы видим, что Тургенев не одинок в своем трезвом и проницательном воззрении на судьбу России и ее народа. Самобытная философия русской истории ставит «Записки охотника» рядом с «Обломовым» Гончарова, «Философическими письмами» Чаадаева и «Историей одного города» Салтыкова-Щедрина. Стоит здесь вспомнить «Историю села Горюхина» Пушкина и перепевающую тургеневские идеи поэму Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Об этом же размышляли Лев Толстой в «Войне и мире» и Достоевский в «Бесах». Вот какие имена и великие произведения заставляет нас вспомнить скромная, не претендующая на учительство и пророчество книга Тургенева, которую мы давно зачислили в разряд детского чтения.
«Записки охотника» – это книга о народе, его социологическое описание в характерных типах и жизненных ситуациях. Это портреты, точные фотографически или «даггеротипно», как тогда говорили. Но точности этой добивается в прозе великий художник и уходит при этом очень далеко от «физиологических» очерков тогдашней «натуральной школы» и от сентиментальных деревенских рассказов своей учительницы Жорж Санд. И вся поэзия и музыка тургеневской лирической прозы связана с русским крестьянством, представленным здесь в личностях очень разных, но одинаково самобытных и привлекательных. Каждое лицо здесь появляется продуманно и для читателя становится новым открытием, ведущим его к вполне определенным выводам и обобщениям.
Книгу открывает знаменитый рассказ «Хорь и Калиныч». Чем же он всех читателей потряс при первом своем появлении в журнале? Это портреты двух друзей, эпически спокойного, уверенного в себе, крепкого хозяина и хитрого торговца, главы большой семьи Хоря и веселого, кроткого мечтателя Калиныча. Это очень разные живые люди, умеющие мыслить и чувствовать. Самая дружба их трогательна, вплоть до букетика цветов, подаренных Калинычем Хорю. Потрясло всех тогда то, что крепостные в изображении Тургенева – такие же люди, как все. Особенно удивило то, что писатель сравнил Хоря с великим эпическим поэтом, основательным мудрецом Гете, а Калиныча – с другим великим немецким поэтом, но мечтательным порывистым лириком – Шиллером. Поэтом и философом изображен и божий странник Касьян с Красивой Мечи, знающий народные предания и легенды, вспоминающий о вещей птице Гамаюн (которую, кстати, наши штатные мудрецы почему-то не поместили в «элитную» энциклопедию «Мифы народов мира»), умеющий лечить травами и тонко чувствующий поэзию природы и ценность неповторимой жизни любого живого существа.
Именно жизнь простого крепостного люда проникнута подлинной поэзией, будь то мечтательно-лирическая натура обо всех болеющего душой деревенского чудака (таких людей в народе называли юродивыми) и святого Касьяна с Красивой Мечи или из древнерусского жития вышедшая, олицетворяющая спокойное народное долготерпение грешная и святая Лукерья из «Живых мощей». Поэзия есть и в самой смерти человека из народа, умирающего просто и достойно (эту тему продолжил потом Лев Толстой в рассказе «Три смерти»). В «Певцах» проникновенно говорится о Якове Турке и его замечательном даре песнопения: «Русская, правдивая, горячая душа звучала и дышала в нем и так и хватала вас за сердце, хватала прямо за его русские струны». О дворянах и чиновниках, населяющих «Записки охотника», этого не скажешь, хотя и не всех их автор обличает и разоблачает, не это ему нужно. «Бежин луг» – гениальное стихотворение в прозе о мечтающих о тайнах жизни крестьянских мальчиках, а о дворянах и их жизни таких поэтических страниц написать нельзя. Крестьяне же живут и умирают в единстве с великой прекрасной природой, которая делает русскую песню бескрайней и вольной, как степь и небо.
Однако еще Пушкин заметил, что русские песни часто полны неизъяснимой грусти, а друг Тургенева Некрасов назвал народное пение стоном. У лирика Гоголя печаль выражена тоже в песне: «Будто бы вдруг среди вихря веселья и закружившейся толпы запел кто-нибудь песню об угнетенном народе». И в «Записках охотника» звучит унылая песня даровитых рабов. Стоящий на коленях народ не может остаться на высоте поэзии и правды, на вершинных нотах и захватывающем восторге своей вольной красивой песни. «Певцы» завершаются падением, безобразной сценой тяжелого русского пьянства, где несвободные люди тут же забыли красоту и поэзию, ожившую в выразительном голосе Якова Турка.
Кабак становится русским клубом, местом встречи и душевного отдыха заблудших и изверившихся «заброшенных людей», здесь царят тяжелое недоброжелательство, ложь, зависть, злоба, обман, предательство, драка, воровство. Получается, что прав юродивый Касьян: чувства справедливости в русском человеке нет. Да, могучий одинокий Бирюк переступает через свою угрюмую честность, озлобленность и вражду со всем миром и людьми и по-христиански отпускает крестьянина, но он прощает вора и пьяницу, не умеющего и не желающего работать. А тот потом «отблагодарит» сурового лесника: либо убьет его, либо дом подожжет или собаку отравит. Обыкновенная история…
Долготерпение народное переходит в пассивность, бездеятельность, чревато страшным повседневным развалом, рукавоспустием. Всей русской «общественности» с ее либеральными иллюзиями и дежурными фразами о демократии и правах человека Тургенев ответил в откровенном письме к убежавшему от этого народа в Лондон старому другу Герцену: «Изо всех европейских народов именно русский менее всех других нуждается в свободе». Какой уж там «Колокол»… «Народ наш приходится больше жалеть, чем любить. В целом мире на всем пространстве истории трудно указать другой пример, где бы было больше расстояние между простым народом и культурными классами», – грустно заметил Гончаров. Но объяснение уже есть в художественной мысли тургеневской книги о народе, где до Гончарова показана русская обломовщина во всех классах и сословиях и содержится весомый ответ на будущую статью самоуверенного юноши Добролюбова.
Провидческие мысли «Записок охотника» обобщены потом в трагическом рассказе «Муму», где бессловесность и покорность могучего, талантливого и симпатичного народа вполне стоят мелочной и простодушной деспотии старой гадкой барыни. Жалко всех: собачку, Герасима, барыню. И сразу вспоминается «Шинель». Русский литератор и французский граф Е.А. Салиас говорил о прозе Гоголя: «Там есть грязное, но оно плачет». Пронзительным «гоголевским» чувством жалости к заблудшему, несчастному человеку пронизаны «Записки охотника».
И не стоит во всем винить крепостное право, царя (кстати, освободителя – на свою же голову) и злых помещиков, русские люди сами виноваты в своем нравственном падении. Они не любят и не хотят работать, вечно ждут подачек, помощи от тех же помещиков, властей, церкви, богатых людей, иностранцев. Поэты природы и охоты оказываются простодушными и хитрыми пьяницами, ворами и профессиональными бездельниками, спокойно сидящими на шее работящих сердобольных русских баб вроде той же мельничихи. Потеряно чувство стыда. Крепостное рабство развратило великий народ, лень, страх и ложь разъели его могучую душу. Его угнетатели выходят из его же среды (см. рассказы «Бурмистр» и «Контора»). Вспоминаются жестокие в своей реальной правде слова другого помещика и писателя Константина Леонтьева из письма В.В. Розанову: «О «пороках русских» напишу я вам в другой раз… Коротко и ясно замечу только, что пороки эти очень большие и требуют большей, чем у других народов, власти церковной и политической. То есть наибольшей меры легализованного внешнего насилия и внутреннего действия страха согрешить». Понятно, что такой народ будет восставать против власти, помещиков и церкви.
Все эти расхваленные нанятыми историками народные восстания из школьных учебников – дикие и кровавые вспышки ярости и слепой мести рабов, которым ничего не стоит в пьяном разгуле и злобе утопить в реке персидскую княжну, любимую собаку или старика-барина с маленьким внуком, повесить поближе к звездам ученого астронома или разорвать на части врачей во время холерного бунта. И это песня народной души, но в ней – поднимающиеся из ее глубин мрак, тяжелая злоба, кровавая пелена обиды и мести, слепая жажда хоть немного пожить по своей вольной воле. Вспомните одновременно с «Записками охотника» созданных «Колодников» А.К. Толстого, ведь это замечательное стихотворение графа и царедворца давно стало народной песней. Оно составляет многое объясняющую в нашем народе и его тяжелой, мрачной истории дилогию с тургеневскими «Певцами»:
И вот повели, затянули,
Поют, заливаясь, они
Про Волги широкой раздолье,
Про даром минувшие дни.
Поют про свободные степи,
Про дикую волю поют,
День меркнет все боле, – а цепи
Дорогу метут да метут…
О «дикой воле» мечтают и тургеневские певцы, которые тоже в цепях, пусть и незримых. Самое страшное, что беспощадный русский бунт – именно бессмысленный, по точному слову Пушкина, ибо ничего не меняет в народной судьбе: люди, отведя наболевшую душу и пролив реки крови, остаются крепостными рабами в тоталитарном государстве, идут на плаху за «хорошего царя» (а таковых в России никогда не было и не будет) и потому лишь меняют хозяев-угнетателей, служат им за черствый кусок хлеба и дырявую крышу над головой, и не помышляя о личной свободе, самоуважении, достойном труде и справедливой плате за этот труд. И обо всем этом с тревогой думал лиричный автор «Записок охотника».
Рассказ «Стучит!» – это повесть о русском преступлении, на которое так легко шли крестьяне. Здесь уже намечены темы прозы Достоевского и Лескова. А в так и не дописанном рассказе «Землеед» Тургенев повествует и о русском бунте: отчаявшиеся крестьяне убили жестокого помещика, заставив его съесть семь фунтов черной земли, которую он у них незаконно отнял. Поэма о народе и русской природе переходит в скорбь и гнев зрячей сатиры, писатель и об этих людях умеет сказать реальную правду. Ведь говорил же он славянофилу Константину Аксакову (сатирически изображенному, кстати, в рассказе «Однодворец Овсянников») по поводу «Записок охотника»: «Я вижу трагическую судьбу племени, великую общественную драму там, где Вы находите успокоение и прибежище эпоса».
Столь же страшный развал, упадок, ограниченность, духовное и материальное оскудение видны в изображениях дворян и чиновников. «Никогда еще раньше внутренняя жизнь помещичьего дома не выставлялась в таком виде на всеобщее посмеяние, ненависть и отвращение. При этом нужно заметить, что Тургенев никогда не накладывает густых красок, никогда не применяет слишком сильных выражений. Наоборот, он повествует с большой пластичностью, употребляет всегда лишь изысканный слог, который необычайно усиливает впечатление от этого поэтически написанного обвинительного акта крепостничества», – говорил о «Записках охотника» Герцен. Да, в таких фигурах, каковы помещики Пеночкин, Стегунов и Зверков, крепостники разоблачены, показаны жестокими ничтожествами. Но и другие дворяне не лучше. Их портреты писаны сатирическим пером, и здесь, особенно в незавершенном рассказе «Русский немец и реформатор», Тургенев продолжает «Мертвые души» Гоголя и предвосхищает разоблачительную прозу М.Е. Салтыкова-Щедрина, его «Историю одного города».
Но на этом писатель не останавливается: не случайно органичной частью «Записок охотника» является рассказ «Гамлет Щигровского уезда», язвительная и правдивая сатира на много говоривших людей 1840-х годов, нарождающуюся русскую интеллигенцию, достойное введение к социальному роману «Рудин». Рассказ «Конец Чертопханова» написан много позднее, и это уже прозорливое предсказание трагического конца русского дворянства, с прискорбным простодушием и сословной спесью пробавлявшегося балами, красивыми «романами», псовой охотой, лошадьми да цыганами и в решающий момент истории не сумевшего защитить себя, своих детей и великолепные дворцы и имения, беспомощного царя, богатейшую, могучую империю, великую культуру. И для исторического контраста и сравнения в книге Тургенева повествуется о роскошной жизни старого барства екатерининских времен («Малиновая вода»), о таких могучих, цельных личностях, как граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский («Однодворец Овсянников»). Все ушло, измельчали и обнищали дворяне, само их затянувшееся крепостничество и барское самодурство – недальновидное, мелочное, неумное, угнетающее придирчивой, недалекой жестокостью, и недаром Хорь и бурмистр смеются над своими разоряющимися помещиками. Вдруг становится ясно, что все это долго не продлится и очень плохо кончится, и такая пророческая мысль особенно потрясла дворян, прочитавших правдивую книгу об их крепостных рабах.
Да, «Записки охотника» Тургенева – книга непростая, ее надобно уметь читать правильно и без купюр, всю насквозь, пользуясь реальным комментарием и безотказным словарем В. Даля. Здесь нет ничего лишнего или неудачного, все служит авторскому замыслу, главной цели. И нужно знать русскую историю, язык и предания, высокохудожественной страницей которых это многосложное сочинение является.
Но все вышесказанное вовсе не отменяет того очевидного обстоятельства, что тургеневская книга полна поэзии и правды русской природы и народной жизни. Все здесь объемно, зримо, полно красками, звуками, запахами. Французский писатель Альфонс Доде оценил богатство лирической прозы своего русского друга: «У большинства писателей есть только глаз, и он ограничивается тем, что живописует. Тургенев наделен и обонянием и слухом. Двери между его чувствами открыты. Он воспринимает деревенские запахи, глубину неба, журчание вод и без предвзятости сторонника того или иного литературного направления отдается многообразной музыке своих ощущений».
Автор этой великой книги о русском народе лучше нас понимал ее социальный смысл и звучание, ее историческое значение: «Бывают эпохи, где литература не может быть только художеством – а есть интересы высшие поэтических интересов». И все же его «Записки охотника» и поныне остаются одной из самых светлых, поэтичных, художественных книг русской литературы. И произошло это потому, что героем книги стал не только русский народ, но и русский язык, о котором автор «Записок охотника» сказал пророчески:
«Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины – ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! – Не будь тебя – как не впасть в отчаяние, при виде всего, что совершается дома? – Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!»