ВСЕВОЛОД САХАРОВ
КНИЖНЫЕ МЕЛОЧИ
В беспечные студенческие годы автор этих строк начал собирать свою библиотеку. Книги (и какие!) еще были, денег же всегда не хватало: в 1964 г. мое жалованье корректора в издательстве «Просвещение» составляло шестьдесят девять рублей в месяц (то есть более семидесяти долларов, сегодня я, доктор филологии, получаю в родной Российской академии наук меньше). Но собрание росло, и пришлось прикупать, и не раз, шкафы и полки. Это уже была среда духовного обитания, вполне самодостаточная, формировавшая характер, тем более что моя уединенная комната-библиотека спокойно существовала в классической московской коммунальной квартире на историческом Страстном бульваре, где мой дедушка работал когда-то истопником в женской гимназии «Рахманихи» – матери будущего великого композитора С.В. Рахманинова.
Появились и верные друзья «во книге». Библиофильство в достославные шестидесятые годы не было просто увлечением, оно предполагало духовную среду, постоянный обмен информацией. Было два перекрестка встреч знатоков забытой и запрещенной книги: Ленинка с ее курилкой и филологический факультет МГУ на Моховой, его прокуренная «железная» лестница, скамейки знаменитого «психодрома», где мы до темна беспечно болтали под строгим наблюдением каменных Герцена и Огарева и пили дешевое красное болгарское вино, продававшее рядом в киоске «Соки-Воды». Наша полунищета по молодости нами не ощущалась и вполне сочеталась с общим простодушием. Встречались живые библиографии и энциклопедии, книжные идеалисты и полубезумные подвижники, всю жизнь свою вложившие в маниакальное хождение по «букинистическим», знавшие, где, что и почем «лежит». За четыре рубля можно было прямо на улице Горького в «Академкниге» купить берлинский сборник Марины Цветаевой с авторской дарственной надписью. Автографы эти совершенно не ценились, и я лишь позднее обнаружил на книге молодого В.Н. Лазарева о Шпенглере его дружеское приветствие некому Киршбауму.
Мы открывали удивительные, неведомые книги, газеты и журналы не только в Ленинке и Историчке, но и в библиотеке Музея Маяковского, где скромно выдавал книги будущий великий поэт пост-модернизма Гена Айги, и в частных собраниях. Я еще школьником нашел тихую библиотеку Музея А. Гольденвейзера над магазином «Армения», спокойно выдававшую эмигрантские издания. Студенты-иностранцы дарили недоступные нам советские издания из книжных магазинов «Березка». Замелькали обернутые в газету для конспирации «ардисовские» издания Набокова и других эмигрантов. Доверчивость и неосторожность наша были безмерны, хотя мы и знали, что информаторы КГБ живут рядом с нами. Но верили в свою звезду и удачу. И не ошиблись. Открылось богатство, созданное, собранное и сохраненное не нами.
На поверхность всплыло и стало нам, советским беспечным нищим, вполне доступно и старое искусство. Не в том даже дело, что за копейки можно было купить цветные французские гравюры XVIII века или этюды выдающихся художников, а я схватил забавную авторскую литографию – портрет поэта М. Кузмина работы Н. Кульбина, который мама очень не любила и называла почему-то «Ганечкой». И здесь мы вдруг увидели прятавшееся богатство.
Я еще студентом смог попасть в запасники Третьяковки и Музея изобразительных искусств имени Пушкина. Но сокровища были и в руках частных людей. Помню, как мрачный молчаливый дядя моей веселой подруги-студентки Наташи, послушав меня, вдруг вынес великолепные старинные драгоценности западноевропейской работы, достойные Оружейной палаты, и оказался последним выжившим из семьи миллионеров Губониных.
Тогда еще открывались перед безвестным студентом обычные (не стальные!) двери квартир-хранилищ Н.И. Харджиева и И.С. Зильберштейна (у первого я смотрел живописные работы Ольги Розановой, а второй с фирменной скептической улыбкой привычно признал неподлинным принесенный мной на консультацию рисунок Боровиковского и для утешения показал мне удивительные театральные картоны Гонзаго). И я там был. Помню разные сокровища (например, дивную коллекцию работ художника М. Ларионова у вдовы Л. Жегина), но иных уж нет, а те далече, как Сади некогда сказал…
Так я «вышел» на известного коллекционера и букиниста Эммануила Филипповича Циппельзона. Старый жизнерадостный книжник доживал последние годы в маленькой кунцевской квартирке, где сохранились лишь жалкие остатки былой знаменитой коллекции рукописей, рисунков и книг. Пенсия крохотная, прежних «левых» доходов от подвальных книжных хранилищ знаменитой некогда «Академкниги» на улице Горького (потом там было наше любимое кафе «Московское»), где он «стоял» и обслуживал богатых клиентов и академиков-знатоков, уже не было, и он почти голодал, но все же писал в восемьдесят лет любовные стихи. Его хладнокровно ограбили молодые коллекционеры и, конечно, родное государство. Старик по-детски радовался маленьким публикациям, которые я ему помог сделать в красивом и очень передовом, «левом» журнале «Декоративное искусство СССР», и в благодарность все время дарил кое-какие копеечные «книжные мелочи»: вырезки, брошюрки, старые газеты…
Собрание Э.Ф. Циппельзона я теперь вспоминаю как царство автографов. Они были всюду: на книгах, рисунках, даже на манжетах (была, помнится, даже манжета М.А. Булгакова с, увы, утраченной надписью карандашом). Но слава Булгакова была впереди, роман “Мастер и Маргарита” только готовился к публикации в журнале “Москва”, и я среди всех богатств «прохлопал» этот автограф, подлинность которого, впрочем, была и тогда для меня сомнительна. Букинист и меня увлек, подарив заботливо переплетенный в коленкор оттиск из книги критических статей поэта и мемуариста Бориса Садовского «Озимь» (Пг., 1915). Я по известной малограмотности советского студента даже не знал толком, кто это. Конечно же, имелся автограф: «Глубокоуважаемому Юлию Исаевичу Айхенвальду сочувственно автор».
И вот тут-то я понял, что такое автограф автора на книге. Ибо далее следовало характерное для владельца мемуарное разъяснение:
«По поводу этого автографа я говорил с Борисом Садовским на его квартире в Новодевичьем Монастыре.
Меня интересовало слово «сочувственно».
Оказалось, что Б.С. сочувствовал Ю.А. по поводу нападков (так! – В.С.) на него <П.Н.>Сакулина, <Р.В.>Иванова-Разумника, <С.А.>Венгерова и других в связи с выступлением Ю.А. против В. Белинского.
«Да и вообще Ю.И. мне очень близок почти во всем, что он пишет», – так закончил свою беседу Б.С. Вошла его жена и, взяв своего мужа как ребенка (у Б.С. осталась нормальной только голова – все остальное съежилось до ужаса), уложила с кресла на кровать. Э.Ф.»
Запись эта была для меня томительно неясна, и я бросился искать, но не в Историческую библиотеку, как следовало, а в те же букинистические магазины, благо, жил на Страстном бульваре. И вот обыкновенное тогда чудо: в другой «Академкниге», возле «доцеретелевского», но такого же дуто-пряничного памятника Юрию Долгорукому (магазина нет давно), нашел искомую книгу Ю.И. Айхенвальда «Спор о Белинском» (М., 1914), о которой шла речь в надписи Садовского и его позднейшей беседе с Циппельзоном. И еще чудо: на титуле автограф: «На память о наших беседах и наших спорах Татьяне Яковлевне Воронцовой с искренним приветом. Ю. Айхенвальд». Цена большая – два с полтиной, но схватил. Победа!
А рядом еще вещь нужная и известная – «Отголоски 1812-1813 годов в письмах к Маргарите Александровне Волковой» (М., 1912). Семь с полтиной! Итого десятка – огромная для меня сумма, ее с лихвой хватило бы на неплохой обед с водкой в «Национале». Да уж, какая тут водка… Что мама скажет? Ведь ее бухгалтерское жалованье было немногим больше моего, а жить как-то надо было… Но лишь дома понял истинную цену приобретения: на обороте титула «Отголосков…» незамеченная владельческая надпись карандашом: «Книга трогательная, и читать всегда приятно. Я читал ее дважды: в январе 1916 г. и в марте, перед тем, как писал «Гриб<оедовскую> Москву»». Да, правильно, Михаил Осипович Гершензон, автор знаменитой «Грибоедовской Москвы», вскоре мной приобретенной вместе с его же «Письмами к брату», и книг о Пушкине.
Так я начал собирать автографы на книгах и понял, сколь значительны самые банальные авторские и владельческие надписи на книгах, рисунках и рукописях. Да, это не Лев Толстой и не Достоевский, но за писательскими маргиналиями скрыты человеческие судьбы и самодвижение истории и литературы. Когда-нибудь мы будем гоняться (увы, тщетно!) за книжными мелочами, которые в легендарные времена буквально валялись всюду. Гибель и разворовывание их поучительны, равно как и наше всегдашнее неуважение к собственному культурному богатству.
Предлагаю читателям некоторые гравюры из моего собрания, приобретенные или подаренные мне в те далекие годы. Это мой любимый прижизненный портрет нашего романтического императора Павла I, цветная французская гравюра к пьесе П. Бомарше «Преступная мать», панорама Твери XVIII века, выполненный в Италии по случаю присуждения звания почетного гражданина Милана экслибрис А.Л. Волынского, литографированный портрет поэта М. Кузмина работы Н. Кульбина.