ВСЕВОЛОД САХАРОВ
ЖУКОВСКИЙ: ПОЭЗИЯ ЧУВСТВА И «СЕРДЕЧНОГО ВООБРАЖЕНИЯ»
Новая литература в первую треть XIX века развивалась стремительно, но русскому человеку надо было пройти через наполеоновские и турецкие войны, кавказские столкновения с местными племенами, унизительный для России Тильзитский мир, героическую эпопею 1812 года и зарубежного похода наших войск и печальное их возвращение на свою крепостную деспотическую родину, чтобы получить тот богатый внутренний опыт, без которого окончательное оформление этой литературы было невозможно. Карамзин это хорошо понимал и потому в XIX веке выступал как великий просветитель, историк, учитель писателей и читателей.
Его ученик Жуковский начал переводить европейских поэтов ещё в Московском университетском благородном пансионе в конце XVIII века, юный певец любви и радостей жизни Батюшков появился в литературном «неоклассическом» кружке А.Н.Оленина в начале XIX века, печальный лирик-философ Е.А.Баратынский пришёл в литературу позднее, но связанная с их именами поэтическая школа раннего русского романтизма сложилась лишь в начале 1820-х годов. Пушкин назвал её «школой гармонической точности».
Лирическая поэзия невозможна без общего интереса к ней, сочувствия и сопереживания. Этими чувствами и жил русский романтизм 1820-х годов. Лишь тогда появился новый русский читатель с богатой чувствами душой и смелыми мыслями, искавший им отклика и понимания в новой литературе и достойный быть её героем. Он был не только чувствителен и меланхоличен, но и деятелен, полон сильных страстей, неясных порывов и больших надежд, был готов изменить свою неидеальную жизнь, умел ценить уединённый мир своего сердца. Новый человек отделился от имперских, официальных ценностей и требовал внимания к себе как самоценной личности. К нему и обращалась литература русского романтизма, такими были главные её деятели - мечтательный лирик Жуковский, живописный и жизнерадостный Батюшков и сумрачный мудрец Боратынский.
Участник войны 1812 года, Василий Андреевич Жуковский (1783-1852) в знаменитой поэме «Певец во стане русских воинов» (1812), написанной им в действующей армии, идёт от классицистской оды к романтической элегии. Здесь определены многие темы «тихой», романтической лирики поэта, дано изображение внутреннего мира тогдашних воинов, вполне оценивших это неожиданное внимание поэта к их обыденным думам и военному быту.
Успех «Певца...» обусловлен сильнейшим читательским сопереживанием, это успех лирического стихотворения. Жуковский заговорил здесь и о самом себе; в героической поэме отчётливо звучат авторские чувства, сомнения и разуверения, элегические раздумья о своей возможной гибели, перешедшие потом в пушкинского «Евгения Онегина», в предсмертную элегию юного романтика Ленского. У Жуковского даже выделены курсивом ключевые, элегически значимые слова «здесь» и «там», которыми пронизана его позднейшая лирика.
Но один военный опыт не мог быть основным содержанием этой лирики. «Жуковского можно назвать певцом сердечных утрат», - говорил Белинский. Главным жанром романтической лирики Жуковского стала элегия, т.е. печальное и светлое воспоминание о былом счастье, молодых радостях и надеждах, полноте и силе первого чувства. Поэту пришлось пережить личную трагедию несчастной любви к Маше Протасовой, отречься от этой любви, чтобы встречающиеся в ранней его лирике разрозненные черты мечтаний и эмоционального порыва к неясному, не воплотимому до конца идеалу вечной красоты сложились в образ меланхолического романтика, соединившего тихую скорбь и страдания утраченной любви со служением этому идеалу, спокойной светлой надеждой и верой. Для Жуковского жизнь и поэзия всегда были одно.
Душа его уже не условна, она индивидуальна, поэт размышляет, вспоминает, мечтает, всё окрашивает в особые нежные и тонкие тона своих чувств, всюду ощутима его лирическая личность. При всём очевидном автобиографизме романтической лирики зрелого Жуковского облик поэта, его лирический герой, как бы отделён от реального автора, туманен, возвышен, как бы парит, стремится ввысь, в мир идеальный, где живет вечная чистая Красота.
Поэт создаёт знаменитый образ «гений чистой красоты», который потом заимствовал у него Пушкин, но называет так саму Музу, поэзию, а не смертную женщину. Сам поэт, говоря о себе в третьем лице, так объяснял свой успех у читающей публики: «Его стихотворения являются верным изображением его личности, они вызвали интерес потому, что они были некоторым образом отзвуком его жизни и чувств, которые её заполняли».
Но гениальность романтической лирики Жуковского не только в автобиографизме (таковой в той или иной мере имелся у всех поэтов-романтиков, от Дениса Давыдова до В.Г.Бенедиктова), но и в некоторой намеренной размытости, обобщённости, объективности лирического «я», постоянной соотнесённости его с общезначимым опытом чувствований и размышлений тогдашних читателей. «Я» поэта всё время переходит в безличное «мы».
Это автобиография не конкретного человека, но поэтически обобщённой русской души, полностью отражающейся во всём том, что она образно и точно говорила в лирических признаниях, и потому интересной и оригинальной и в переводных стихотворениях. В своих переводах и подражаниях поэт нашёл выразительный язык для русского сердца. Потому так важно было знакомство наших юных романтиков с мечтательной, возвышающей душу поэзией Василия Жуковского: «…В трепете, едва переводя дыхание, мы ловили каждое слово, заставляли повторять целые строфы, целые страницы, и новые ощущения нового мира возникали в юных душах и гордо вносились во мрак тогдашнего классицизма, который проповедовал нам Хераскова и ещё не понимал Жуковского» (В.Ф.Одоевский). Это была встреча с новой литературой, с возникавшим тогда русским романтизмом.
Уже Гоголь заметил в друге своём Жуковском удивительную тщательность и последовательность в лирических описаниях: «Взявши картину, его пленившую, он не оставляет её до тех пор, покуда не исчерпает всю, разъяв как бы анатомическим ножом её неуловимейшую подробность». Ясно, что наряду с последовательной поэтизацией личности и мира происходит отбор «однозвучных» чувств и значимых, лирически осмысленных событий и реалий. Так составляется целостный лирический образ мира и видящей этот мир, откликающейся на его движения поэтической души.
Все эти тончайшие оттенки чувств, слов и наблюдений, высказавшие диалектику романтической души, сложились в живой, подвижный, светлый облик мудреца и мечтателя, увидевшего мир и человека в новой конкретности, создавшего точный, гармонический стиль для развёрнутых лирических высказываний и описаний.
И это уже романтический образ поэта, романтическая лирика, принадлежащая, как и поэзия позднего Батюшкова, к «школе гармонической точности» (Пушкин). Сентименталистом «переходной» карамзинской школы молодой поэт с таким духовным и творческим опытом быть уже не мог, мудрый печальник Жуковский тут очень далеко ушёл от жизнерадостного, но не очень глубокого поэта В.Л.Пушкина, для которого наследие Карамзина и Дмитриева до конца оставалось нормой и образцом. Его чувства не ограничиваются одной меланхолией, грустными и светлыми воспоминаниями о минувшем, ушедших близких людях, утраченной любви и дружбе. Жуковский в своих балладах ввёл в лирику чудесное, тайну, ужасное, показал борьбу добра и зла в противоречивом человеческом сердце. Своими вольными переводами он обогатил нашу поэзию, её творческие идеи, язык и поэтические средства, сумел и в переводе выразить свою русскую душу, ее тончайшие движения, богатство чувств.
Сам Жуковский так определил главную цель и смысл своей многолетней поэтической работы: «Поэт романтический, менее заботясь о верности своих очерков, менее заботясь о красоте пластической (в изображении которой, впрочем, и не сравнялся бы он с древними, успевшими прежде его схватить все главные черты), углубляется в выражение таинственного, внутреннего, преследует душу во всех её движениях и высказывает подробно все её тайны». Здесь объяснено, почему сам поэт так долго шёл от сентиментализма к романтической лирике и зачем в русской поэзии тех лет появилось так много непохожих лириков, школ, течений, кружков, индивидуальных манер. Внутренний опыт этого незаурядного человека породил великую лирику, покорившую сердца русских читателей.
Жизнь и поэзия - одно
Жуковский был внебрачным сыном богатого тульского помещика Афанасия Бунина и пленной турчанки Сальхи. Ложное положение в семье и обществе, обиды за жившую на положении служанки мать породили душу печальную, одинокую, страдавшую от несовершенства мира и человека и в то же время радующуюся каждому мгновению бытия, умеющую чувствовать и переживать рассеянную в природе вечную красоту. Мальчик учился дома и в пансионе Роде, в 1797 году был отдан в Московский благородный университетский пансион, привилегированное закрытое учебное заведение, где подружился с детьми директора университета И.П.Тургенева, начал переводить и писать оригинальные стихи.
В 1801 году они создали Дружеское общество, литературный кружок, где читались речи и стихи. Жуковский и его молодые друзья учились поэзии у Карамзина и Дмитриева, переводили Шиллера, Гёте, сентиментальных английских поэтов. В 1802 году Жуковский опубликовал в журнале Карамзина «Вестник Европы» элегию «Сельское кладбище», перевод из английского поэта Т.Грея, воспринятый всеми как оригинальное стихотворение и принёсший молодому автору известность. Затем поэт редактировал «Вестник Европы», преподавал словесность своим юным племянницам Протасовым и влюбился в одну из них, скромную и милую Машу, ответившую ему взаимностью. Церковь не разрешала брак столь близких родственников, влюбленным пришлось расстаться, девушка вышла замуж и вскоре умерла в родах, и это трагическое в своей безысходности и отречении и в то же время высокое, чистое чувство стало одной из главных тем романтической лирики Жуковского, обогатило его поэзию и помогло ему создать лирический образ полного просветлённой печали поэта.
В 1812 году Жуковский вступил в московское ополчение и принял участие в Бородинской битве. В армии он написал поэму «Певец во стане русских воинов», соединявшую в себе традиционную героическую оду и новую романтическую элегию и принёсшую поэту огромную популярность. Вернувшись, он получил окончательный отказ в женитьбе на Маше Протасовой и принял придворную должность в Петербурге. В 1815 году поэт стал одним из основателей весёлого литературного общества карамзинистов «Арзамас», с 1826 года получил должность воспитателя цесаревича Александра Николаевича. Авторитет его в обществе и литературе был велик, здесь поэту довелось заменить ушедшего Карамзина.
Своё немалое влияние при дворе Жуковский использовал для помощи Пушкину, декабристам, Шевченко, Герцену, Гоголю. В 1820-1822 годах он путешествовал по Европе, встречался с Гёте и другими немецкими писателями. В 1839 году поэт вышел в отставку, вернулся в Германию и женился. Жуковский писал элегии, баллады, поэмы, сказки в народном духе, много переводил, до самой смерти поэта за ним сохранялось в литературе место нравственного авторитета, отца русского романтизма, учителя писателей, «гения перевода», одного из лучших лириков эпохи. Жил он в основном за границей, в Германии и Швейцарии. Завершился жизненный путь Жуковского классическим переводом «Одиссеи» Гомера.
Поэзия чувства и «сердечного воображения»
Главными жанрами романтической лирики Жуковского были баллады, элегии, песни и дружеские послания. Здесь дарование лирика служит выражению новых понятий и чувств, пережитых и продуманных самим автором и обогативших поэтический язык. Этот особый отпечаток мягкой светлой грусти, мелодичности, искреннего волнения души, гимн царящей в мире и человеческом сердце вечной красоте нашёл отзвук в сердцах современников, Жуковского знали и любили, верили, что поэт пишет только то, что чувствует, понимали и принимали близко к сердцу его личные печали и надежды, ибо с помощью романтической лирики они становились понятны и близки всем, люди в себе узнавали эти чувства и мысли. Так в его поэзии возникает лирический герой, без которого немыслима лирика романтизма.
Сам поэт признавался: «Я жил как писал: оставался чист и мыслями, и делами». Лирику Жуковского именовали элегической, потому что чувства и мысли поэта, жизнь его сердца выражались, прежде всего, в элегиях – одном из главных жанров новой лирической поэзии, стихотворениях, проникнутых грустью, раздумьем, светлым воспоминанием автора о печальных и радостных днях и событиях прошлого, ушедших близких людях и друзьях, об утраченной любви. Часто в элегиях Жуковского нет сюжета, это чистая лирика, где поэтические чувство и мысль даны в развитии, переходят от образа к образу.
Такова элегия «Невыразимое» (1819), где говорится о невозможности выразить всё богатство и красоту вечной природы с помощью бедного, несовершенного человеческого языка. Природа полна великих тайн, доступных лишь глубокому чувству человека, живущего в единстве с породившим его бесконечным и загадочным миром. Поэзия учит человека верно и искренно чувствовать, указывает ему на скрытую красоту мира, на его тайну. Но остановить прекрасное мгновенье, выразить чувство пророческого видения, беспредельного величия бытия и вечного стремления несовершенного человека к этой величественной красоте нельзя с помощью одного бедного земного языка:
Невыразимое подвластно ль выраженью?..
И лишь молчание понятно говорит.
Даже лирическая поэзия с её образным языком и развитым чувством красоты отступает, замолкает перед величием и тайной мироздания. И много позже Жуковский пояснил мысль своего стихотворения в письме поэту-слепцу И.И.Козлову: «Что такое истинная поэзия? Откровение в теснейшем смысле… Откровение поэзии происходит в самом человеке и облагораживает здешнюю жизнь в здешних её пределах».
Поэзия не отвечает на вопросы человека, она учит его самого задавать самому себе и природе правильные вопросы, вечно стремиться к явной, но непостижимой до конца красоте вечного бытия. Важно и то, что автор назвал элегию «Невыразимое» отрывком, это как бы завершённая часть, самоценный фрагмент всей его элегической лирики, размышляющей о светлом гении чистой вечной красоты, царящем над миром и облагораживающем человеческую душу.
Лучше всего мятущуюся, бурную, полную страстей и сомнений душу человека передаёт вечно движущаяся, живая, могучая и прекрасная морская стихия. Море стало одним из главных героев романтической поэзии, его лазурь, свобода, дыхание волн, покой и сменяющая его буря отразились во множестве стихотворений и поэм, певцами моря стали Байрон и молодой Пушкин.
Человек с его личной неповторимой судьбой – лишь утлый челнок в бурной стихии бытия, одинокий пловец, отчаянно борющийся в бушующем море с могучими волнами и опасными течениями. Море – вечный поэтический символ жизни, ибо из него вышло всё живое. Человек – пловец, смертный, стремящийся к своим целям и крепнущий в этой роковой борьбе со стихией. Их встреча возвышает, украшает, наполняет движением душу и разум уединённой личности, помогает душе понять себя и высказаться.
И романтик Жуковский тоже пишет о море. Но поэт снова выбирает свой любимый лирический жанр, его стихотворение так и называется – «Море. Элегия» (1822). Его морская стихия безмолвна, спокойна, полна любовью и тихой думой, тайной, тянется к далёкому светлому небу, отражает его вечную лазурь. В отличие от мятежных Байрона и Лермонтова, Жуковского в море привлекает не буря, а величественный покой. Стихия волн у него отражает смятение, скрытую в глубинах тоску по небу; бурями и ветрами море стремится разогнать тучи, застилающие от него спокойное тихое небо. В этом волнообразном движении поэтических образов морского пейзажа дана картина человеческого чувства, ощущающего красоту и величие небес и природы. Здесь нет утлого, захлестываемого волнами челна и одинокого паруса. Море и вместе с ним человек тянутся вверх, к лазурному небу, его свету, блаженству и покою. Их роднит врождённая память о небе. Такова высота романтического идеала, выраженного в элегии Жуковского.
Мир баллады: мечтательное и ужасное
Жуковский был гениальным переводчиком, и главный его жанр именно переводной – баллада. Жанр этот пришёл из европейских литератур и был связан с историческим преданием, фольклором, народной песней, устной поэтической традицией. Песни-баллады есть и в русской народной поэзии. Это довольно большое лиро-эпическое стихотворение с сюжетом и персонажами, помогающими поэту выразить свои мысли и чувства. Содержанием баллады стали фантастические, исторические или героические предания и мифы, русская народная сказка.
Жуковский в основном переводил (весьма вольно) свои баллады (их всего тридцать девять) с немецкого и английского, но его стихотворения полны легкости, изящества, движения самобытной мысли и оставляют впечатление оригинального творчества. Ибо это именно сотворчество, вольные переложения баллад Бюргера, Шиллера и Вальтера Скотта не только на русский язык, но на язык русской культуры. В романтическом переводе меняются сами образы, темы, сюжетные ходы, лирическая оркестровка, авторские оценки, идея личной вины и возмездия, постановка вечной проблемы борьбы добра и зла. Поле битвы добра и зла – сердца людей, борющиеся начала принимают у Жуковского образы Бога и дьявола – духа зла и их посланцев. Фантастика, чудесное и страшное, религиозные поверья, народные легенды и сказки – всё это интересует поэта-лирика как художественные формы и способы выражения верований и метаний текучей человеческой души.
Этот «средневековый» колорит, готика, мрачные краски, битвы и преступления, рыцари, чудовища и волшебники создали особую экзотическую окраску романтической баллады, привлекли к ней внимание русских читателей, знавших о западном средневековье лишь понаслышке и не имевших своего, но вдруг обнаруживших в своих душах и умах сходные чувства и мысли. Ведь и пушкинская Татьяна верила приметам, гаданьям, сказкам и преданиям старины:
Что ж? Тайну прелесть находила
И в самом ужасе она:
Так нас природа сотворила,
К противуречию склонна.
Чудесное и страшное было ново и занимательно, будило мечту, раздвигало горизонты мышления, «готическая» фантастика пугала и привлекала, выявляла все мрачные глубины идеи преступления и наказания. К тому же баллады Жуковского были окрашены его характерным лиризмом, он смягчал силой своего светлого и доброго поэтического дарования многие трагические сюжеты немецких и английских поэтов. Лирическое изречение немецкого поэта Шиллера давно стало для нас словами переложившего его для русского читателя Жуковского:
Верь тому, что сердце скажет;
Нет залогов от небес;
Нам лишь чудо путь укажет
В сей волшебный край чудес.
Самая известная баллада Жуковского – «Светлана» (1808-1812). Это вольное переложение баллады немецкого поэта XVIII века Г.Бюргера «Ленора» стало знаменитым русским стихотворением, имевшим огромный успех у читателей и повлиявшим на тогдашнюю литературу. Здесь Жуковский переделал страшную «готическую» балладу в русскую народную сценку с элементами вещего сна, гаданья девушек на Крещенье, песен и обрядов, взятых из отечественного фольклора.
Народное гаданье, ритуалы и песни, красочный национальный колорит, весёлые авторские интонации, мечтательный и наивный характер влюблённой девушки Светланы, милой русской крестьянки, её тревоги, надежды и ужасы, жених-мертвец, бешеная скачка в снегах, карканье чёрных воронов, страшный гроб, все черты вещего сна-наваждения, счастливое пробуждение от сна и радостный, счастливый финал, добрые шутливые напутствия автора – всё это превратило «Светлану» в изящную поэтическую сказку, выдержанную в народном духе. Следы страшноватого немецкого оригинала почти полностью исчезли, появился добродушный юмор, мрачный гробовой колорит ограничен рамками вещего сна:
Здесь несчастье – лживый сон;
Счастье – пробужденье.
Жуковский, отделив страшное от реальной жизни волшебной гранью вещего девичьего сна, создал светлую, весёлую, занимательную сказку, обращённую ко всем русским читателям. Фольклор обогатил его тему и поэтический язык, но история вещего сна милой русской девушки насквозь литературна. Народное начало в «Светлане» умело стилизовано, переведено на гармоничный язык романтической поэзии, но оно ощутимо, делает сказку занимательной, близкой и понятной русским дворянам, выращенным крепостными дядьками и нянюшками.
В переводной балладе ощутимы личность русского лирика Жуковского, его замечательный дар литературного перевоплощения, умение создать на родном языке равновеликое произведение. Важен и сам национальный колорит «Светланы». Время было военное, в стране росли патриотические настроения, читатели хотели получить и получили русское волшебное сказание, лучше узнали свою народную поэзию. «Светлана» Жуковского стала символом национального романтизма, увлекала, пугала, читалась, влияние баллады на всю нашу последующую поэзию было велико.
Баллада «Лесной царь» (1818), в отличие от «Светланы», подчёркнуто немецкая по жанру и национальному колориту, к тому же это перевод известного стихотворения Гёте. Жуковский был знаком с великим немецким поэтом, посвятил автору «Фауста» несколько стихотворений, его классический перевод «Лесного царя» был данью уважения к Гёте и вместе с тем творческим соревнованием, стремлением перевести знаменитую балладу не просто на русский язык, но на язык новой русской культуры, на язык лирической поэзии национального романтизма.
Опять, как и в «Светлане», мечтательно-лирический колорит баллады достигается картиной одинокой скачки в мрачном лесу отца и маленького сына и внезапным страшным явлением иззябшему, больному ребенку (отец его не видит) могучего и злого лесного царя, пленившегося красотой мальчика и сулящего ему золото и жемчуга, радости жизни в лесу и игры своих прекрасных дочерей. Чудовище гонится за отцом и сыном, настигает их, это олицетворённая болезнь, ведущая к смерти. В жизни есть ужасное, злое, наваждение, страх, тяжёлый сон, бред болезни, приводящей к смерти. Это сама беспощадная смерть гонится за ним, коварно манит его в небытие, суля неземные радости. Ребенок умирает от страха. Лесной царь – его поэтичное, но болезненное видение, скрытое от отца и читателей.
«Лесной царь» Жуковского стал событием в русской поэзии именно потому, что это было уже русское стихотворение, в котором все увидели личность переводчика-автора. Русский поэт многое изменил, смягчил, убрал демоническое (лесное чудовище в короне и с хвостом) и слишком страшное, сделал могучего и злого лесного царя видением усталого, больного ребенка (у Гёте лесной демон реален и всесилен, он безжалостно убивает мальчика, похищая его), нашёл свои точные художественные замены непереводимым словам и понятиям. Его баллада более лирична, нежели стихотворение Гёте.
Русская поэтесса Марина Цветаева написала глубокую статью «Два Лесных Царя» (1934), где сравнила немецкий подлинник и русский поэтический перевод и пришла к выводу: «Лесной Царь Жуковского (сам Жуковский) бесконечно добрее: к ребенку добрее, ребенку у него не больно, а только душно, к отцу добрее – горестная, но всё же естественная смерть, к нам добрее – ненарушенный порядок вещей… За столетие давности это уже не перевод, а подлинник. Это просто другой Лесной Царь. Русский Лесной Царь – из хрестоматии и страшных детских снов».
Баллады и элегии романтика Жуковского, его вольные переводы и подражания, ставшие оригинальными стихотворениями, открыли дорогу русской лирической поэзии эпохи романтизма. Мечтательный лиризм, поклонение высокой и чистой красоте, новое понимание и выражение мира души, жизни сердца уединённой личности, автобиографичность, гармонический язык, умение пользоваться тончайшими оттенками слов и игрой смысла сделали поэзию Жуковского русской классикой, школой, из которой вышли юный Пушкин и многие наши выдающиеся поэты.
ЛИТЕРАТУРА
Афанасьев В.В. Жуковский. М., 1988.
Зайцев Б.К. Жизнь Тургенева. Жуковский. М., 1994.
Сахаров В.И. Романтизм в России: эпоха, школы, стили. Очерки. М., 2004.
Сахаров В.И. Русский романтизм XIX века: лирика и лирики. М., 2006.
Семенко И.М. Жизнь и поэзия В.А.Жуковского. М., 1975.
Янушкевич А.С. В.А.Жуковский: семинарий. М., 1988.