ВСЕВОЛОД САХАРОВ
«Калигулы последний час»
Император Павел I и вольные каменщики
(По архивным материалам)
Известны слова Пушкина об императрице Екатерине II: «Конец ее царствования был отвратителен… Все негодовали; но воцарился Павел, и негодование увеличилось… Царствование Павла доказывает одно: что и в просвещенные времена могут родиться Калигулы». Однако возвращенный Павлом из сибирской ссылки поэт и масон А.Н. Радищев назвал эти времена иначе и, как представляется, точнее: «Столетье безумно и мудро». Таков был и наш доморощенный Калигула, сын великой Екатерины, умный, просвещенный и добрый человек, загнанный бесчеловечной русской историей в тупик политического безумия и истерической тирании, самый одинокий, несчастный и непонятый деятель XVIII столетия.
Краткосрочное царствование романтического императора Павла I стало последней неудачной, суматошливой, трагикомической попыткой завершить дело Петра Великого, то есть силой навязать «сверху» расхлябанной, вконец избаловавшейся при снисходительной к всеобщему воровству и рукавоспустию императрице Екатерине II Обломовке-России правильные европейские формы и прусский порядок во всех сферах ее привольного и бескрайнего бытия. Однако этого мало кто хотел, и о требовательном, памятливом и по-немецки методичном Павле потревоженные им современники с сожалением говорили: «Царствование его для всех было чрезвычайно тяжело, особливо для привыкших благодетельствовать под кротким правлением обожаемой монархини».
О том, что суровый император подтянул разболтавшуюся гвардию и армию, усовершенствовал государственный аппарат, заново создал с помощью столь же беспощадного «бубуки» Аракчеева мощную артиллерию и уже готовил избавлявший Россию от войн (в том числе и от Отечественной 1812 года) и мятежей союз с Наполеоном, никто, в том числе и позднейшие историки, вспоминать не хотел. Литература, театр и кинематограф закрепили отталкивающий образ недалекого тирана и самодура, плодившего мифических «поручиков Киже» и обижавшего честных и простодушных Суворова и Ушакова. Поэтому романтическому императору-рыцарю более пристало имя российского Дон Кихота, данное ему ироничным и прозорливым гением «реальной» политики Наполеоном. В этот короткий, но чрезвычайно важный для всей последующей жизни России промежуток истории очень многое решалось, определялись судьбы страны, монархии, дворянства, различных общественных движений и капитальных идей.
Орден вольных каменщиков не был здесь исключением: российское масонство, разгромленное Екатериной II, пребывало в добровольном молчании («силануме» по терминологии ордена), растерянности и бездействии. «Усердие к царственному ордену везде угасло, и священные его работы пришли в упадок», – говорилось в одном масонском манускрипте. Как всегда в таких случаях бывает, гонения только усугубили назревавший кризис русского масонства, который оказался необходимым и плодотворным, открыл дорогу новым людям и идеям. В то же время тайный орден сохранил свои основные кадры и организацию, ложи были готовы к возобновлению масонской «царственной работы» и прежней разнообразной деятельности.
Время для благотворного кризиса русского масонства было в целом благоприятное, хотя и смутное. Ведь новый император Павел I сначала благожелательно относился к масонам, освободил арестованных («Невинность сам освобождает», – восторгался в благодарственной оде масон М.И. Невзоров), вернул сосланных, призвал на государственную службу опальных вельмож И.В. Лопухина и И.П. Тургенева, сделал фельдмаршалом виднейшего розенкрейцера Н.В. Репнина, разрешил (с оговорками) деятельность лож и капитулов.
Все это не было случайностью или неожиданностью для ордена, ибо покровительствовал ему посвященный в его тайны, «более чем кто-либо из царей связанный невидимыми нитями с масонством» (С.П. Мельгунов). Ведь при жизни императрицы маленький оппозиционный двор цесаревича Павла Петровича превратился в настоящее масонское гнездо, где все решали наместный мастер Великой провинциальной ложи России и вице-канцлер граф Никита Иванович Панин и его преданный секретарь и соавтор конституционных «прожектов» Д.И. Фонвизин, собирались поэт И.Ф. Богданович, композитор Д.С. Бортнянский, зодчий В.И. Баженов и другие вольные каменщики. Чтецом и библиотекарем цесаревича стал немецкий писатель Фридрих Максимилиан Клингер, друг Гете, масон и вольнодумец. Даже придворные врачи и учителя музыки и других наук были сплошь немцы и сплошь масоны из циннендорфианских лож барона И. фон Рейхеля – их привезли в Россию Наталья Алексеевна и Мария Федоровна, немецкие принцессы, ставшие женами Павла.
Не найдены пока несомненные архивные свидетельства о вступлении великого князя Павла Петровича в орден вольных каменщиков, но, по всей видимости, введение его в ложу состоялось в Западной Европе (называют даже место – Фридрихсфельд и дату – 6 июля 1776 года). В 1782 году цесаревич (по-видимому, в сопровождении Клингера) посетил ложу в Вене. В уникальной коллекции древностей, собранной псковским купцом Ф.М. Плюшкиным, имелись подлинные масонские знаки Павла I. Именно их мы видим на «масонском» портрете царя, опубликованном Т.О. Соколовской. Такой портрет Павла I имеется и в масонском музее в Стокгольме. Во всяком случае, к русским масонам император после коронации публично обратился как «брат».
Очевиден огромный и вполне доброжелательный интерес будущего императора к масонству, его философии, эстетике и практической этике. В ордене состояли прусский король, литератор и музыкант Фридрих Великий, которому Павел с детских лет поклонялся и подражал, и несчастный и простодушный Петр III, отец будущего российского императора. Панины, князь А.Б. Куракин и зодчий Баженов приобщили цесаревича к чтению масонских мистических книг: в его гатчинской библиотеке были сочинение И. Арндта «Об истинном христианстве», журнал «Избранная библиотека для христианского чтения» и другие издания Новикова и Лопухина. Великий князь Константин Константинович впоследствии обнаружил в роскошно переплетенной в красный с золотом бархат Библии Павла I таинственные «масонские адресы». Масонство сделало стратегическую ставку на цесаревича в своей борьбе за власть с его умной и осторожной матерью, и, в конце концов, это погубило не только орден, но и самого императора.
При Павле I русское масонство «проснулось», преисполнилось надежд. Деятельность ордена оживилась. У принадлежавшего к окружению Репнина масонского поэта и мемуариста Ф.П. Лубяновского есть интересное сопоставление двух царствований: «Темные пятна везде пробивались сквозь мерцание славы от оскудения бдительности… Идея разбудить и двинуть все свежею силою была благовременна, особенно еще перед заревом Французской революции». Эти тайные чаяния ордена касались всех сфер русской действительности. Воспитанник Паниных Павел должен был стать таким новым деятелем, знаменующим собой новую историческую эпоху и воплощающим в реальность планы и чаяния вольных каменщиков России.
Выдающийся поэт и видный масон В.И. Майков еще в 1777 году возвещал с верой в будущее:
О Павел, Павел, ветвь Петрова,
Надежда наша, радость, свет,
Живи во счастьи много лет
Под сенью матерня покрова;
Живи и разумом блистай,
Люби усердную Россию…
По воцарении масоны посвятили Павлу I много од (здесь особо отличились второстепенные стихотворцы П.И. Голенищев-Кутузов и М.И. Невзоров), согласно орденской символике и иерархии именовали его «солнцем наших дней», а павловское царствование – «возрождением». Главный поэт масонства М.М. Херасков шел дальше, весьма неудачно назвал порывистого и недальновидного Павла I Соломоном и советовал новому царю:
Ты храмы Истине поставишь
И тамо Совесть водворишь;
Ты Истину любить заставишь,
Ее Ты любишь сам и чтишь!
Ясно, что речь здесь шла о храмах вольных каменщиков и их внецерковной этике, предвосхищавшей толстовство. Но надежды ордена на покровительство монарха и легализацию своей деятельности не сбылись, хотя Херасков за оду получил чин тайного советника. Чаемого возрождения и обновления также не произошло, стало ясно, что упадок масонства – следствие не только политических репрессий и подозрительности Екатерины II или равнодушия ее сына, но и радикального и необратимого изменения исторической и культурной ситуации в Европе и России.
Понимал это и Павел I. Ибо он считал себя богоизбранным отцом и повелителем россиян, венчанным символом имперской государственности и православия, а масонские идеи по сути своей были антигосударственными, антицерковными и интернационалистическими. Здесь столкновение идей и интересов было неизбежно и, в конце концов, приняло традиционные для «усердной России» уродливые, бесчеловечные и кровавые формы, достаточно подробно описанные в известной книге Н.Я. Эйдельмана «Грань веков», где, впрочем, о масонстве и его роли в перевороте 1801 года сказано до странности мало и невнятно.
В новых трудных условиях русские масоны в общем и целом проиграли, хотя и достигли многого. Бурное и трагическое завершение так хорошо начинавшейся и много обещавшей эпохи Просвещения, пламенем мирового пожара осветившая все вокруг французская революция и начало наполеоновских войн, отрезвляющая память о недавнем пугачевском бунте, грустный закат блистательного и безнравственного века Екатерины, конец одной исторической эпохи и начало какой-то другой, новой, потребовавшей других людей и идей – все это наносило надеждам масонов удар за ударом. Виновником своих бед они считали «непослушного», «неуправляемого» императора.
Мнительный и вспыльчивый Павел I, умело настроенный против вольных каменщиков лукавым и мстительным вельможей-временщиком и талантливым писателем Ф.В. Ростопчиным, обратил свои взоры к другому ордену – Мальтийскому, стал Великим магистром мальтийских рыцарей, начал открывать в России их невозможные в этой стране декоративные приораты. Император, как и его мать, стал покровительствовать иезуитам. Втайне он желал, приняв со временем католичество и объединив обновленные церкви, стать новым папой римским, главой всемирной теократической империи. Опаснейшая, роковая для Павла I политическая утопия, не уступавшая в своем логическом безумии масонским мечтаниям…
Но две сходные утопии жить рядом не могут. Масоны забыли, что их разгром при Екатерине II начался ненужной и губительной распрей с гораздо более искушенными в политических интригах иезуитами и что решимость императрицы покончить с тайным орденом только укрепили полученные ею в 1787 году из католико-иезуитской Баварии доносительные «акты» о масонах-иллюминатах Адама Вейсгаупта.
Вольные каменщики, видя склонность романтического императора к пышным ритуалам и средневековым атрибутам рыцарства, попытались преобразовать свои ложи и капитулы в Орден внутренних рыцарей (на этот случай у них имелся красивый тамплиерский обряд) и обратились к Павлу I за разрешением. Был подготовлен к подаче на высочайшее имя проект «О духовном или внутреннем рыцарстве», где императора нарекли патроном именно как Великого магистра мальтийского державного Ордена Св. Иоанна Иерусалимского и просили его избрать главу «внутренних рыцарей» из числа масонов высших степеней (по-видимому, предполагалась кандидатура розенкрейцера Н.В. Репнина).
Здесь говорилось об опасном распространении в России вольнодумства, безбожия и материализма и дана любопытная характеристика повинной в этом официальной православной церкви, с которой увлекшийся красивыми формами католицизма и западного рыцарства император в глубине души не мог не согласиться: «Духовенство потеряло руководствующую к истинным откровениям нить, то есть потеряло из виду цепь, связующую божественные таинства с естественными, кои должны друг на друга взаимно указывать и друг о друге свидетельствовать». Содержал проект и мысли о возрождении орденской литературы и возобновлении издательской и книготорговой деятельности масонов, о «попечении об издании внутренних изящных духовных книг». Возвращенные императором из ссылки и заключения Новиков, Радищев и их «братья» жаждали вернуться к прежней активной жизни, влиять на общество и умы. Масонская литература хотела снова привлечь внимание русских читателей.
Здесь масонов ждали разочарования и неизбежная неудача. Два «иоанновских» (ибо масоны также избрали своим покровителем Св. Иоанна Крестителя Иерусалимского) ордена и два великих магистра не могли спокойно сосуществовать в и без того усложнившейся и шаткой иерархии российской верховной власти, и в 1799 году Павел I под влиянием иезуитов и мальтийских рыцарей повелел прекратить деятельность масонских лож. Репрессии пылкого и прямого императора были продуманы, свидетельствовали о его прекрасной осведомленности. Нанесен точный упреждающий удар по главным масонским кадрам. Вся беда императора в том, что он, в отличие от его великого прадеда, вырубившего стрелецкую крамолу, был добр, доверчив, отходчив, великодушен, не обладал хладнокровной и дальновидной беспощадностью его великой матери.
Дашкова была сослана, масонский клан Воронцовых почувствовал императорское неудовольствие, изгнан бывший фаворит Екатерины II и друг Воронцовых П.В. Завадовский, Лопухин отставлен, Репнин отстранен от высших армейских и государственных постов, оказался не у дел и не получил очередного адмиральского чина Н.С. Мордвинов, удален финансист-масон граф А.И. Васильев, унижены и лишены прежнего влияния Орловы. Репрессии коснулись молодых вельмож (опала Н.П. Панина и другого вице-канцлера и масона, будущего александровского министра внутренних дел В.П. Кочубея, отстранение камергера князя А.Н. Голицына, будущего председателя масонского Библейского общества и министра духовных дел и народного просвещения) и близких к наследнику и Репнину гвардейских офицеров (отставка юного полковника П.М. Волконского и др.).
Не совсем ясна роль во всех этих событиях генерала и видного масона М.И. Кутузова, неизвестно даже, приступил ли он к исполнению обязанностей петербургского военного генерал-губернатора или же на этом ключевом посту (ведь губернатор был одновременно и главой тайной полиции) оставался глава цареубийц и масон П.А. Пален. Но, во всяком случае, будущий светлейший князь Смоленский по долгу службы и связям в правящих кругах, гвардии и армии был о многом осведомлен (и, прежде всего, о тайных собраниях гвардейских офицеров и движении войск) и накануне переворота имел долгую беседу с Павлом I, который на прощанье сказал осторожному и лукавому царедворцу замечательную народную фразу: «На тот свет иттить – не котомки шить».
В архиве русской полиции (ГАРФ) сохранились сведения о тайных сношениях Палена с английскими масонами (видимо, по этим каналам и были получены деньги для заговорщиков) и любопытный, основанный на анализе агентурных данных вывод: «Масонское воздействие существовало, а, быть может, даже играло преобладающую роль в заговоре». Четко обозначился круг недовольных, людей знатных и влиятельных, готовых воспользоваться общим ропотом дворян, гвардии и армии и нарастающей тревогой английского правительства, сразу обратившегося за помощью к жившему в Лондоне отставленному Павлом русскому послу и крупнейшему масону С.Р. Воронцову.
Их имена обычно упоминают по отдельности, но в глазах императора эти люди – сообщники, тайный орден, он знал, с кем имел дело и каковы реальные размеры грозящей опасности. Ибо масонские ложи объединяли недовольных в правящих верхах, гвардии, армии и флоте, их сеть распространилась на губернские города и действующие воинские части. Это и была движущая сила успешного дворцового переворота 1801 года, с помощью которой стал возможен паралич верховной самодержавной власти, умело дискредитированной и изолированной от страны, гвардии, армии и дворянства.
Масоны были русскими дворянами и, следственно, людьми служилыми и законопослушными. «Почитай Государя твоего, который есть подобие Царя небесного на земли… Исторгни из рук ярящегося в исступлении кинжал, изощренный на корону», – говорилось в «Наставлениях и правилах новопринятому брату». В «Законах для высокого собрания так называемых теоретических философов» розенкрейцеру высших степеней давалось указание: «Он должен крайне блюстися, дабы ни в какие государству вредные возмущения вмешан не был». Масоны всегда помнили, в какой тяжелой и неверной, опасной стране они живут и действуют, и даровитый поэт ордена Ф.П. Ключарев, еще будучи студентом, издал у Новикова трагедию «Владимир Великий», где пророчески говорилось: «Мятеж есть страшная погибелей причина».
Но выбора у ордена вольных каменщиков в этой политической ситуации не было. Императора они теперь именовали «тираном» и Калигулой и соответственно настраивали формируемую орденом русскую «общественность» (именно масоны дали ей новое имя – «интеллигенция»), взывали к нарождающемуся «третьему» сословию и просвещенному духовенству, себя же без ложной скромности называли новыми римлянами – защитниками вольности и закона. Ну а заговорщик Брут без кинжала немыслим… Кинжал наряду с мечом мастера стула был важнейшим масонским знаком и символом, «священным сокровищем» ложи, означал призыв к законной мести и неустанной борьбе за свет с тьмою и ее носителями, был принадлежностью рыцаря Кадоша шотландского обряда и седьмой степени шведской системы, носился в орденских собраниях на траурной черной шелковой ленте с вышитым крестом.
Деятельное участие в успешном заговоре против Павла I таких видных масонов, как Н.В. Репнин, А.М. Белосельский-Белозерский, Д.П. Трощинский, Н.П. Панин (именно его осведомленный генерал П.С. Кайсаров называл вождем и идеологом цареубийц) и С.Р. Воронцов, и многих рядовых «братьев» из числа офицеров гвардии (пока не ясно, что объединяло таких разных людей, как патологический казнокрад и член Капитула Феникса И. де Рибас, мечтательный мистик П.А. Талызин, смелый и тонкий интриган П. Пален, хладнокровный наемный убийца Л. Беннигсен и Д.А. Зубов, содержавший в своем доме целое масонское издательство П.И. Богдановича) и придворных (тогда началась головокружительная карьера родственника Репнина П.М. Волконского, будущего министра, фельдмаршала и светлейшего князя, и прусского кадета И.И. Дибича, будущего фельдмаршала и графа) показало, что масоны до конца использовали свое «право на месть», не примирились с поражением и потерей влияния, готовы были расправиться с нарушившим клятву и обещания «тираном» Павлом I «мстящей рукой». Когда сразу после переворота скоропостижно скончался один из его руководителей, молодой гвардейский генерал и масон П.А. Талызин, его сослуживец и сообщник С.Н. Марин написал поэтическую эпитафию (скорее это была поминальная ода для траурной ложи), где со значением было сказано: «На службу обществу он посвятил свой век». Речь шла именно о масонском ордене. В списках заговорщиков, почему-то составленных не русскими, а американскими историками, оказалось много вольных каменщиков.
Теперь они именовали правление императора Павла I «затмением свыше» и железным веком. «Солнце наших дней» (П.И. Голенищев-Кутузов в оде о Павле) вдруг стало жестоким гонителем, которого надобно остановить любой ценой – от просвещенной масонской «конституции» в духе Н.И. Панина и Фонвизина (ее хотели навязать силой не только Павлу, но и его сыну) до тяжелой золотой табакерки Н.А. Зубова и удавки из офицерского шарфа, принадлежавшего даровитому поэту-«преображенцу» А.В. Аргамакову, племяннику Фонвизина и учителю Дениса Давыдова.
Эти тираноборческие настроения масонов сразу отразила их потаенная рукописная литература. Сохранилась анонимная масонская песня 1799 года (в ее размере и стиле есть некоторое сходство с позднейшей одой заговорщика и генерала-масона С.А. Тучкова «Суетность»), где с гневной угрозой говорится о цепях, кровавом и распутном деспоте, отсутствии свободы и законной мести «могущему извергу» Павлу I ради восстановления «равновесья в мире», хранимого масонами. Впрочем, приведем здесь эту малоизвестную российскую «Марсельезу» полностью:
Нету свободы
Днесь на земли:
Цепи, оковы,
Душу и тело
Вечно стесняя, к гробу гнетут.
ххх
Жалобно стонет
Бедный в плену;
Плачет, рыдает –
Кто помощь дает?
Руку протянет – слезы сотрет?
ххх
В лоне распутства
Дремлет деспот;
Алчет ли крови –
Льют для него.
Мстящую руку кто вознесет?
ххх
Бедный, несчастный,
Слезы сотри!
Изверг могущий!
Нас трепещи:
Мы равновесье в мире блюдем.
Это было поэтическое выражение общего мрачного, но решительного настроения в масонских кружках Репнина (Я.И. Булгаков, Н.А. Львов, Д.П. Трощинский, И.Н. Инзов и др.), А.Б. Куракина и И.Л. Лазарева (сюда наряду с Лопухиным, Завадовским, Паленом, Васильевым, Паниным, Беклешовым, Трощинским, Обольяниновым входил и молодой М.М. Сперанский), среди молодых офицеров гвардии (здесь надо отметить непосредственно участвовавших в убийстве Павла I поэтов-«преображенцев» и масонов С.Н. Марина и А.В. Аргамакова), а также в опальной семье Зубовых, где наибольшую активность проявляла бестрепетная в «большой» политике и любовных приключениях красавица О.А. Жеребцова, любовница английского посла Уитворта, сестра будущего цареубийцы-масона и мать будущего мастера стула ложи Соединенных Друзей. Орден снова сделал ставку на наследника престола и его молодое масонское окружение.
Именно отсюда исходят мысли и чувства, позднее высказанные в баснях близкого к военно-масонской оппозиции молодого кавалергарда Дениса Давыдова «Голова и ноги» и «Орлица, Турухтан и Тетерев» («Да как ни есть // свершили месть – // убили петуха!») и «народной» песне масонов-декабристов А.А. Бестужева и К.Ф. Рылеева («Как курносый злодей // Воцарился по ней. // Горе! Но Господь, русский Бог // Бедным людям помог // Вскоре»). Желание разозленных дворян «твое могущество о камень расшибить» (Д.В. Давыдов) понятно, они это уже не раз делали в XVIII столетии. Важно другое.
Всюду здесь слышна характерная для масонов убежденность в законности мести, в праве на убийство «тирана», для законопослушного русского дворянина и давшего присягу офицера немыслимая. Но есть документ еще более красноречивый и откровенный, без которого непонятен до конца и будущий декабризм, – «покаянное» письмо генерала-цареубийцы князя В.М. Яшвиля императору Александру I:
«Государь, с той минуты, когда несчастный безумец, Ваш отец, вступил на престол, я решился пожертвовать собой, если нужно будет для блага России, которая со времени Великого Петра была игралищем временщиков и, наконец, жертвою безумия. Отечество наше находится под властью самодержавною, самою опасною из всех властей, потому что участь миллионов людей зависит от великости ума и души одного человека. Петр Великий нес со славою бремя самодержавия, и под мудрым его вниманием отечество отдыхало. Бог правды знает, что наши руки обагрялись кровью не из корысти. Пусть жертва не бесполезна.
Поймите Ваше великое призвание: будьте на престоле, если возможно, честным человеком и русским гражданином! Помните, что для отчаяния есть всегда средство, и не доводите отечество до гибели. Человек, который жертвует жизнию для России, вправе Вам это сказать. Я теперь более велик, чем Вы, потому что ничего не желаю и, если бы даже нужно было для спасения Вашей славы, которая так для меня дорога только потому, что она слава и России, я готов был бы умереть и на плахе; но это бесполезно, вся вина падет на нас, и не такие поступки покрывает царская мантия! Прощайте, Государь! Пред Государем я спаситель Отечества, пред сыном – убийца отца! Прощайте! Да будет благословение Всевышнего на Россию и Вас, ея земного кумира! Да не постыдится она его вовеки!»
Император Павел I был убит в результате отлично спланированного и удачно реализованного заговора, и русское масонство было лишь одной из движущих сил переворота. Тем не менее, грань веков обозначила необратимые перемены в судьбе вольных каменщиков, и орденская литература это подтвердила. Знаменитое стихотворение Радищева «Осмнадцатое столетие» (1801), на самом деле являющееся масонской «одой духовной», образцом тяжеловесной шифрованной орденской философии и темной возвышенной риторики, подводило итоги погружавшегося в «море вечности» века Просвещения:
…Знаменито вовеки своею кровавой струею…
Будешь проклято вовек, ввек удивлением всех…
Ах, омоченно в крови, ты ниспадаешь во гроб…
Кровь пролилась, и судьба поэта-масона была немногим лучше участи императора. Орден вольных каменщиков не смог пожать плоды содеянного, его ждали новые гонения и катастрофы.
Ода Радищева является прекрасным литературным и историческим комментарием к известным словам писателя и дипломата Жозефа де Местра о России начала XIX века, относящимся и к судьбам отечественного масонства: «Здесь, как и повсюду, и даже в большей степени, проказа XVIII столетия разъедает души… С восемнадцатым веком нельзя вступать в сделки». Русское масонство, посягая на власть и жизнь отечественного Калигулы, показало свою неразрывную связь со сложным духовным наследием XVIII столетия, двуликого века Просвещения и Революции.
Перечитывая страшноватые радищевские стихи о «проклятом» столетии, стоит вспомнить в связи с трудной судьбой масонов в России и другое сбывшееся пророчество сардинского посланника: «Напрашивается мысль, что жестокое безумие последнего императора предопределило его смерть; тем не менее… я всегда буду говорить об этой смерти: она была неизбежна, но горе тем, кто повинен в ней».