ВСЕВОЛОД САХАРОВ
О ТОМ, КАК Я НЕ НАПИСАЛ КНИГУ
«ВЛАДИМИР ОДОЕВСКИЙ» ДЛЯ СЕРИИ «ЖЗЛ»
История этой странной, почти не существующей в нашей реальности рукописи занимательна и поучительна. Началась она в ноябре 1971 года, когда я, будущий ее автор, явился в летной форме с серебряными крылышками на голубых погонах на аспирантские экзамены в Литературный институт, этот безалаберный лицей для малограмотных советских (других у нас пока нет) писателей, тогда еще не чуравшийся справедливо присвоенного ему имени нижегородского купца-самоучки А.М. Горького. Там я и встретился впервые с осанистым краснодарцем Юрой Селезневым, моим однокашником по аспирантуре, будущим известным критиком и главой особой по своей значимости и влиянию редакции «Жизнь замечательных людей», этого государства в государстве внутри бесформенного, не шибко культурного, но богатого комсомольского издательства «Молодая гвардия» с непотопляемым номенклатурным «линкором» В.Н. Ганичевым во главе. По эффектной своей внешности это был настоящий русский красавец-купец из народной песни, лишь мрачная кривая улыбка (Юра все время лечил и вставлял зубы) его немного портила. Таким он и смотрит на нас сейчас с парадного портрета работы не то Глазунова, не то Шилова (каюсь, всегда путал этих «красилей»).
Оговорюсь сразу, что хотя мы по молодости и выпивали часто вместе в моей коммуналке на Страстном бульваре, в Доме кино и ЦДЛ, а потом и на бесконечных банкетах по случаю выхода ЖЗЛовских книжек, обменивались книгами с дружескими авторскими надписями (все Юрины книги с автографами стоят у меня на полках), но друзьями не были и стать ими никак не могли. Иногда мне казалось, что у этого просчитывавшего каждый свой шаг человека вообще не могло быть истинных друзей, а тот способ, которым он спокойно избавился от мешавшей его карьере «старой» краснодарской семьи и передал ее (семью, конечно, а не карьеру) своему подчиненному, и по сей день удивляет меня какой-то бальзаковской бессердечностью. К тому же за спиной Селезнева стоял могущественный и непростой покровитель – Вадим Валерьянович Кожинов, человек хитрый, скрытный и недоброжелательный, чья чрезвычайно смелая и подчеркнуто шумная, но неизменно безнаказанная деятельность по руководству «правым» славянофильским лагерем и журналом «Наш современник» и тогда вызывала у меня весьма интересные соображения и сопоставления, что сразу было им замечено и обошлось мне дорого: я был изгнан из «Нашего современника» и других «славянофильских» изданий.
Юра все это знал и понимал лучше меня, был старше и многоопытнее, очень закрыт, недоверчив, опаслив, всегда больше выспрашивал и слушал, нежели говорил сам – сказывалась школа, полученная в наших спецвойсках на Кубе. Никогда не видел его пьяным. Я по-студенчески простодушно веселился три аспирантских года после стоившей мне клинической смерти армейской жизни, ему надо было выбиться в люди номенклатуры и остаться в Москве, а это всегда стоило дорого. Оба мы тогда и не догадывались, чего это ему будет стоить.
Но что-то, видимо, уже мрачно витало, сгущалось в тогдашнем номенклатурно-литературном «воздухе» (андроповский КГБ в преддверии намечаемой им «перестройки» уже готовил серию своих дубоватых и однообразных провокаций против сильной «правой» оппозиции, о чем рассказано в секретном докладе ЦРУ «Юрий Андропов и русский национализм»), и все время пребывавший в «сферах» Юра Селезнев ощущал это лучше меня. Помню, что КГБ с самого начала был против его назначения в ЖЗЛ (об этом мне сказали сам Селезнев, а потом и Ганичев, в чьих непроницаемых глазах на секунду возникли злорадство и глубокое удовлетворение, ибо культурный партийный Юра быстро набирал номенклатурный вес и вполне мог сменить полуграмотного директора-«писателя» в случае какого-то «прокола»), возникла короткая жесткая закулисная борьба, звонки и поездки влиятельных людей в оба ЦК. Чекисты вынуждены были отступить, но ничего не забыли.
И Юре, сразу же ставшему заметной фигурой в «русском лагере» и ради своих покровителей постоянно нарушавшему какие-то номенклатурные договоренности и правила «большой игры», пришлось, в конце концов, уйти. Как всегда, его использовали, а потом попрощались. К тому же выяснилось, что КГБ работал много тоньше, применив излюбленный метод «подсадки» внутрь «русского лагеря» опытных провокаторов «с именем» и ловких болтунов-дезорганизаторов, в результате чего лагерь этот был в нужный момент полностью разобщен и развален, его общеизвестные кулацкие «родимые» пятна и полукультурность умело использованы (привыкших к сытой жизни людей номенклатуры легко купили приятной возможностью безнаказанно делить между собой имущество Союза писателей и Литфонда и класть в карман «черный нал» за аренду наших особняков в центре Москвы), а авторитетный при С.В. Викулове журнал «Наш современник», где вытесненный из ЖЗЛ Селезнев позднее стал первым замом главного редактора (увы, чисто номинальным и никому уже не нужным), потерял всякое общественное и литературное значение. По-моему, и Юра это понял, когда замолчал телефон и былые влиятельные друзья стали его избегать. Потому перед уже готовившимся уходом из ЖЗЛ, несмотря на все недомолвки и тяжелое недоверие, он пригласил меня в редакцию и сказал: «Пиши заявку на книгу об Одоевском для ЖЗЛ».
А я уже защитил диссертацию об этом писателе пушкинской поры, издал в Гослите его двухтомное собрание сочинений, мне этот князь-рюрикович, человек милый, но скучный, порядком поднадоел, писать его подробную биографию, снова сидеть в архивах и библиотеках, по-студенчески ютиться в промозглом ленинградском академическом общежитии (основные рукописи В.Ф. Одоевского в нынешнем Санкт-Петербурге) не хотелось. Это не мое, я все же чистый критик, несмотря на теперешнюю докторскую степень и академические звания. Но Юру послушался, ибо оценил его предложение как смелый и великодушный поступок, и заявку принес. Сразу же получил из издательства «Молодая гвардия» официальное гарантийное письмо от 8 января 1981 года за подписью Ю.И. Селезнева (оно сейчас лежит у меня на столе), и этих гарантий никто пока не отменил, хотя многие и пытались (помню истерический звонок в редакцию «ЛитРоссии» хваткого комсомольского мальчика В. Володина, с помощью чьей-то сильной лапы вскарабкавшегося в Юрино кресло).
И все же я тянул, свои вынужденные письменные обещания не выполнял, ибо быстро понял то, от чего хотел меня защитить охранной грамотой многоопытный Юра: очень многие мои «доброжелатели» и его профессиональные «друзья» жаждали меня от «хлебной», дающей имя, немалые деньги и влияние серии «ЖЗЛ» отвадить. И здесь даже более подходит менее литературное словечко «отшить». Но я имел доверчивую глупость написать (точнее, накатать) за месяц пару требовавшихся по ритуалу пробных глав и послать их Юриным преемникам.
Иезуитски-хамский ответ их, как и всю суконную переписку вокруг этой ненаписанной рукописи, храню бережно, может, издам когда-нибудь с соответствующими комментариями. Но, разумеется, никакой работы над несуществующей книгой я не вел и не собирался этого делать, уступив место более достойным этой «горьковской» серии авторам, которые ее и украсили соответственно. Но пусть их читает и рассказывает вам об этом кто-нибудь другой, а я, дорогой читатель, не могу и не хочу брать на себя этот скорбный труд.
Но я – литератор-профессионал, любые мои рукописи вне всех моих пристрастий и разных жизненных коллизий должны работать, то есть печататься, читаться и приносить деньги. Такова спортивная жизнь. И я понес на живую нитку сметанную главу о детстве В.Ф. Одоевского в газету «Литературная Россия», которая, замечу кстати, напечатала многие мои любимые работы, особенно в трудные последние годы. И опять ощутил какое-то опасное притяжение «заколдованного места», что-то роковое, уязвимое и неудачливое, ощущавшееся при каждом моем приближении к этой странной книге. Глава эта довольно банально начиналась с описания смерти моего любимого российского императора Павла I и не очень умной всенародной радости по этому печальному, не до конца еще нами осознанному в своем трагическом историческом смысле поводу. Ее набрали и уже поставили в полосу, мятая рваная корректура лежит сейчас передо мною.
И вдруг… Опять поехало – смерть генсека, сразу высветившиеся исторические параллели и неприятные для власти аллюзии, и опять я, бедный историк, попал в историю! Статья «слетела» из сверстанной газеты, была вынута прямо из машины и появилась в «Литературной России» лишь 3 декабря 1982 года с характернейшим для времени и литературы усечением рассказа о смерти тирана и всеобщем по сему поводу радостном облегчении. И это породило во мне разные суеверные страхи, предчувствия и понятные сомнения и отвратило навсегда от этой темы и рукописи с «черной меткой». Внезапная смерть в ГДР, вотчине КГБ, от странного сердечного приступа здоровяка Юры Селезнева, чье могучее сердце позволяло ему на моих глазах проплывать десятки километров в Черном море близ Пицунды, тоже стала тревожным сигналом. У нас номенклатурные игры кончаются плохо.
Книга моя о Владимире Одоевском так и осталась мнимостью в литературе. Но главы-то сохранились. Они – реальность, документ времени, дань ему, отражают тогдашнее состояние науки и литературы, архивного дела, мой собственный уровень молодого лентяя и эгоиста, ненавидящего жанр «заметок крохобора» и не страдавшего усидчивостью; их неполнота, зияющие ошибки и недосмотры очевидны и неизбежны. Было бы глупо и не исторично править простодушные грехи молодости из сегодняшнего нашего бытия, тоже неполного и неидеального.
Прожитую жизнь не поправишь, к тому же в целом я ею доволен. Каяться мне тоже не в чем. Делать всего этого не собираюсь, заранее поворачиваюсь спиной ко всем истерическим воплям и обвинениям по поводу этих моих мемуаров (ибо, как сразу же выяснилось, заметки эти, помимо всего прочего, и «проверка на вшивость», как грубо, но точно говорят наши школьники), готов предложить главы моей ненаписанной книги о князе Владимире Федоровиче Одоевском (1804-1869) в их первозданном, неправленом виде современному читателю – нашелся бы издатель… Хочу лишь напомнить, что весьма подробная историко-биографическая глава об Одоевском имеется в моей книге «Страницы русского романтизма» (М., 1988). И обязательно посвящу публикацию глав памяти Юрия Ивановича Селезнева (1939-1984), жертвы хитрой бесчеловечной системы, которая никак не хочет уйти и оставить нас в покое.